Было раннее зимнее утро. Я проснулся в своей огромной кровати, подобной палубе, и смотрел заспанными глазами на заснеженный Город Перьев. Вмиг, будто сам не свой, я подскочил и начал с неестественной для раннего утра ловкостью собирать вещи — сегодня в дальнее плаванье отправлялся “Черный спрут”. Легкими беззвучными шагами я слетел к выходу из королевского дворца и развернулся, чтобы осмотреть все в последний раз: “Теперь я сам, мои дорогие отец и мать, теперь я сам”. И решительно отворил тяжеленные двери, повисшие над заснеженной землей.
Я нарочно оделся в самые обычные вещи, которые я только смог найти, — ведь я, Ишмаэль, принц Города Перьев, все-таки был на виду у всего народа сидов. Магическим образом план складывался у меня в голове, будто сам по себе, безо всяких умственных усилий: я проложил путь к Порту Мечты, откуда отправлялся корабль; придумал причину, почему хотел вступить в команду “Черного спрута” (а желающих было немало — воры, отчаявшиеся и настоящие мечтатели); и, наконец, я слышал о капитане судна такие небылицы, что решил подыгрывать ему в его историях во что бы то ни стало. Ибо так мне все наскучило, так я грезил о дальних морях, о мифических чудищах, о которых нам рассказывали в детстве истории, о самом море…
Спустя какое-то время я все же дошел до Порта Мечты — это оказалось нелегким занятием, ведь заснеженная дорога отнимает намного больше сил, чем дорогая сухая и проторенная. Когда я долго-долго шел, мне подумалось, что это своего рода испытание, которое я должен превозмочь — я, всегда ходивший легкими путями, баловень судьбы, должен себя подготовить к морскому путешествию, должен отказаться от всего, что меня здесь держит. Отказаться от памяти, от королевской крови, забыть сам Город Перьев — и оставить лишь имя, как слабое эхо, как связующую нить, как Исток.
В Порту на якорях стояло множество кораблей, но “Черный спрут” резко выделялся среди остальных: почерневший от времени и историй корпус, облепленный будто каким-то трагическим прошлым, разъедающим дерево изнутри. И вот передо мной стоял корабль, как черное солнце, повисшее над благостной и тихой землей, еле-еле покачиваясь на слабых волнах ледяного океана. И от этих движений, будто гипнотизирующих, я впервые за долгое время почувствовал себя живым: то ли от промерзших до костей конечностей, то ли от непреодолимого чувства близости смерти, какое приходило от одного лишь взгляда на “Черного спрута”. И я взошел на палубу.
Меня встретил худой и высокий, как мачта, человек. Он не представился, но держал в руках какую-то потрепанную записную книжку и ручку. Я волновался, не выдаст ли меня мое имя, потому как не очень хотел внимания со стороны экипажа и самого капитана. Но как только он заговорил, я понял, что он не отсюда — и даже не сид. Тяжелый и как бы рыкающий говор выдавал в нем самого обычного человека, причем некогда бывшего воином. Такие приезжали к нам из Города Мечей, от них пахло потом и железом, ведь они были людьми дела, а не слова. Таким был и этот худощавый немногословный мужчина:
— Записаться? К капитану, — показывал он своей иссушенной рукой-ниткой на неприметную каюту.
Зайдя в темную каюту, куда не проникал даже зимний свет, я заметил одну пару блестящих глаз, неподвижно смотревших в мою сторону. Глаза сверкнули и силуэт поднялся над столом, будто тяжелеющий туман над морем — предвестник бури:
— Ахааб, капитан “Черного спрута”, — не протягивая руки, безжизненно проговорил он.
Я тоже не протянул руку для рукопожатия:
— Ишмаэль, ваш новый матрос, — сказал я с вызовом.
Тень улыбки проскользнула на монолитном лице Ахааба:
— Теперь — матрос.
